Доктор технических наук,
Заслуженный деятель науки РФ,
Профессор кафедры ДВС ЯГТУ,
Председатель регионального отделения Российской академии транспорта РФ,
Награжден нагрудным знаком министерства транспорта,
Автор более 160 научных работ и изобретений,
Внесен в Энциклопедию "Лучшие люди России (4-й выпуск)".
Мастер спорта СССР по водному туризму.

вторник, 7 февраля 2012 г.

Глава 1.3. Мещерская сторона

(Писатели о нашей стороне)

Я упоминал выше, что Бобры – Калдай расположены на водоразделе двух мещерских рек: «Пра» и «Гусь-речка».

Как известно, водоразделы заселялись в последнюю очередь, следовательно, в старину это были самые глухие места (необжитое «новьё»). Например, в романе “Чевенгур” А. Платонов так отзывается о водораздельных поселениях.

«Дванов шел по губернии, по дорогам уездов и волостей. Он держался ближе к поселениям, поэтому ему приходилось идти по долинам речек и по балкам. Выходя на водоразделы, Дванов уже не видел ни одной деревни, нигде не шел дым из печной трубы, и редко возделывался хлеб на этой степной высоте; здесь росла чуждая трава и сплошной бурьян давал приют и пищу птицам и насекомым.
С водоразделов Россия казалось Дванову ненаселенной, но зато в глубинах лощин и на берегах маловодных протоков всюду жили деревни, - было видно, что люди селились по следам воды, они существовали невольниками водоемов».


Замечание о сплошном бурьяне применительно к нашим лесным местам означало непролазные дебри и вековые, непроходимые лесные чащи. Вспоминаются словосочетания из старинных русских летописей: такой-то князь купил у другого князя какую-то деревеньку с окрестностью: «куда ходили коса и топор». Вокруг Калдая пространство «куда ходили коса и топор» было очень ограниченным.

В рассказах стариков бытовало много легенд о разбойниках, грабителях и просто «скрытниках», то есть о людях, живших скрытно в лесах, труднопроходимых местах, болотах, чащобах (местное выражение - «в чищере»).
А. К. Толстой в книге «Князь Серебряный» так описывает эти места:

«Максим вспомнил о ночлеге и понудил коня. Вскоре увидел он покачнувшуюся на сторону избу. Трубы на ней не было; дым выходил прямо из крыши. В низеньком окне светился огонь. Внутри слышался однообразный напев. Максим подъехал к окну. Он увидел всю внутренность бедного хозяйства. Пылающая лучина освещала домашнюю утварь; все было дрянно и ветхо. В потолочине торчал наискось гибкий шест, и на конце его висела люлька. Женщина лет тридцати, бледная, хворая, качала люльку и потихоньку пела. Подле нее сидел, согнувшись, мужичок с реденькою бородкой и плел лапти. Двое деток ползали у ног их. ......
- Чем вы живете, добрые люди?
- Лыки дерем, родимый, лапти плетем да решета делаем. Купцы проедут и купят. ... А лошадки-то нет у нас товар в город отвезти. Другой год волки съели».
 - Да скажите, далеко ль до Рязанской дороги?
- Да это она и есть, сокол ты наш, она-то и есть, Рязанская-то. Мы на самом кресте живем. Вот прямо пойдет Муромская, а налево Владимирская, а сюда вправо на Рязань! Да не езди теперь, родимый ты наш, не езди теперь, не такая пора; больно стали шалить на дороге. Несдобровать тебе ночью на этой дороге!»


Не послушался барин, поехал на ночь глядя по глухим Мещерским лесам, да и угодил прямо в лапы к «лихим людям». Была эпоха Ивана Грозного, эпоха «опричнины». Кровавое время на Руси! «Своя своих не познаша». Многие уходили в леса, бросая дома, семьи, хозяйство. Даже приближенные к царю, такие как князь Курбский (родовое именье - село Курба под Ярославлем), сбегали кто куда. Он вот подался в Литву.

К этому отрывку хочется сделать несколько примечаний, относящихся к нашей калдайской жизни.

«Мы на самом кресте живем» - В километре от Калдая, в восточном направлении, проходила знаменитая «М у р о м с к а я дорога», а на запад она шла через Бобры-Ломакино-Посерду в Москву. Поперек этой дороги через Бобры проходила дорога Владимир-Рязань. Пересекаются они вблизи деревни Угол (рядом с Калдаем была «Угольская сеча» – пашня на поляне, очищенной от леса).

А с раннего детства мне знакома знаменитая присказка стариков: «Кто проедет Угол и Окатово – доедет до Саратова». Здесь имелись в виду, по-видимому, и лихие люди, и плохие дороги, и безлюдные, глухие леса, где волки лошадей съедают. А по рассказам стариков они, волки-то, и людьми не брезговали. Помню, на нашей усадьбе у самого леса вечером волки задрали нашу телку, несмотря на то, что в деревне играли на балалайке и плясали девки и парни.

Тетя Дуня (сестра мамы) была выдана замуж за Макарова Алексея Федоровича, отец которого приходился двоюродным братом знаменитому на всю округу разбойнику, расстрелянному вместе со своими пятью сыновьями в первые годы Советской власти в Рязани. В округе говорили: «Пять сыновей – сам Соловей» (по-видимому, имелся в виду Соловей-разбойник).

Про них ходили легенды, связанные с такими городами, как Москва, Рязань, Муром, Владимир, Нижний Новгород. Эти легенды составят целый сборник вероятных и невероятных похождений, выдумок, изобретений, «организационных мероприятий». Например, во многих местах у них были отличные подставные лошади, позволявшие им, совершив преступление ночью в Москве, быть на службе в церкви в своей деревне с раннего утра (на «заутрене»).

«Дым выходил из прямо из крыши». Здесь неточность. Нужно понимать не «из крыши», а «из-под крыши». Да, кирпич в нашей стороне был дорог. В старину избы топились «по-черному». В мое время так топилась только баня у Филипповых, где мылись и мы (своей бани у нас не было). Я всегда обязательно где-нибудь касался закопченных стен или потолка этой баньки.

«В низеньком окне светился огонь». Судя по описанию, семья была бедная, а стекло тогда было редкостью. В деревенских избах были так называемые «волоковые окна», т.е. отверстие с задвижкой. Трудно было туда заглянуть, тем более с лошади, тем более при закрытой задвижке (кто же её на ночь оставит открытой?).

«Пылающая лучина». Это самое распространенное средство освещения в нашей стороне. Лучина щепалась либо из березы, либо из осины (сухих), но она не пылала, а горела спокойным пламенем, установленная несколько наклонно в металлическом держателе («светце») над тазом с водой, куда падали и, шипя, гасли угли от сгоревшей части лучины. Во время войны мы даже уроки делали при свете лучины.

«В потолочине торчал наискось гибкий шест, и на конце его висела люлька». Это, конечно, не шест, а специально выбранная в лесу березовая жердь, подлиннее и потолще оглобли. А люлька представляла собой раму с натянутой с провисанием холстиной. К раме привязывалась веревка двумя концами так, чтобы люльку можно было качать ногой, выполняя какую-либо другую работу (прядение, вязание, штопку, а чаще всего наложение многочисленных заплат на одежду разного рода). Жердь вырубали на болотистых местах, так как боровая береза была более хрупкая (а может, и наоборот, я помню только споры по этому вопросу среди родителей и мужиков деревни).

«Женщина лет тридцати, бледная, хворая, качала люльку и потихоньку пела. Подле неё сидел, согнувшись, мужичок с реденькою бородкой и плел лапти, двое деток ползали у ног их». В тридцать лет трое детей это даже немного, например, нас уже было четверо.

Вот только «ползали» неверно: деревенские дети рано начинали играть, катать колесики из обрезков поленьев и вообще жить своей пацанячьей жизнью, независимой от взрослых (деревенские дети росли, как растет трава - сами по себе). Вот что касается «бледная и хворая» - тут, пожалуй, правильно: мама болела: малярией, туберкулезом, ревматизмом, а еще было несколько увечий, полученных на полевых работах.

Рано старились женщины в деревне. Первая запомнившаяся смерть на Калдае: тетя Валя Ерофеева умерла 26 лет от роду от туберкулеза, оставив четырех сыновей. Родная бабушка (мать отца) также умерла рано от простуды. А вот насчет «мужичка с лаптями» почти все правильно: лаптей требовалось много, и это был самый ходовой товар, поэтому их плели каждую свободную минуту.

Правильно и «реденькая бородка» - действительно, она у нас почему-то реденькая. Но сколько помню своих калдайских и бобровских, «мужичками» их трудно назвать, например, отец был два метра ростом и особо не выделялся среди них. Если воз с сеном или дровами застревал в грязи, мужик сначала бил лошадь кнутом, а если это не помогало, выпрягал её, вытаскивал воз из грязи и, поглаживая коня, говорил: «Прости милая, сам-то еле вытащил» (естественно, это из рассказов стариков).

Конечно, многое Толстой и выдумал. Что мог знать петербургский салонный аристократ о жизни глухой мещерской деревни. Только по рассказам знающих людей. Но и это неплохо.

Кроме описаний Толстого, можно еще вспомнить знаменитый романс, где есть такие слова: «Едут с товарами в путь до Касимова Муромским лесом купцы... Много за душу твою одинокую, много я душ погублю. Я ль виноват, что тебя черноокую больше, чем душу, люблю». 
А знаменитое летописное предание о спасении раненого князя разбойником в муромских лесах!

Теперь, о них, этих самых “муромских”. Почему не рязанских? Не вятичских? Не мещерских? Мне представляется, что тут много связано с самым глубоким «субстратом» народной памяти, на почве которого родилась и былина об Илье Муромце, и эти романсы о разбойниках… Да и самые первые русские летописи причисляют Муром к первым городам русским. Немаловажно также и то, что первонасельником Муромских лесов было племя «мурома», а народная память весьма консервативна в отношении названий мест или рек.

Попробуйте-ка разгадать смысл названий рек Пра, Колпь, Гусь, не говоря уж о более мелких: Дандур, Нинур, Сентур. Может, и Амур сюда «пристегнуть», шутки ради. Я еще забыл напомнить любимую народную песню «На Муромской дорожке стояли три сосны...». Очень хорошая песня! Пишу эти слова, а она в душе так и звучит!

Кстати, о самом названии и области Мещерской. Тут тоже ещё не все ясно. В последнее время все чаще пишут Мещёра или Мещора, но нигде на старых картах такого написания нет - есть: Мещерское, Мещерская низменность, князья Мещерские, мещеряки (трудно даже представить «мещоряки»). Когда я попал в Ярославль, где и мордва, и чуваши, и сицкари, и меряне, и карелы, и кривичи, и вездесущие хохлы, поляки и евреи смешались в одно целое, составив городское население, меня некоторые звали «мещеряком» без всякой «подсказки» с моей стороны, по одним им известным признакам.

В Российской Национальной библиотеке в Санкт-Петербурге хранятся старые карты России, на них местность, называемая МЕЩЕРОЙ, отмечена в поймах рек Мокши и Цны, южнее Касимова, который до воцарения там царевича Касима назывался Городок Мещерский (но не Мещёрский или Мещорский). Вообще-то «мещера» – название угро-финского племени, исчезнувшего в результате славяно-татарской колонизации этого края. Вернее, не исчезнувшего, а ассимилированного пришельцами, отодвинувшими их на неудобные водораздельные земли.

У Куприна о Мещере сложилось мрачное, и даже трагическое, мнение (рассказ «Болото»), навеянное впечатлениями от пребывания в окрестностях Криуши. «Глядя в необыкновенные глаза девочки, он думал о том, что для неё не существует обыкновенной, будничной жизни. Медленно и равнодушно проходит для неё длинный день, с его однообразными заботами, с его беспокойным шумом и суетой, с его назойливым светом. Но наступает вечер, и вот, вперив глаза в огонь, девочка томится нетерпеливым ожиданием ночи».

И дальше: «Лениво и зловеще раздавалась в тишине, переходя из полутона в полутон, эта печальная, усыпляющая песня, и чем-то древним, чудовищно далеким веяло от её наивной, грубой мелодии. Казалось, что именно так, хотя и без слов, должны были петь загадочные и жалкие полулюди на заре человеческой жизни, глубоко за пределами истории. Вымирающие, подавленные ужасами ночи и своею беспомощностью, сидели они голые в прибрежных пещерах, у первобытного огня, глядели на таинственное пламя и, обхватив руками острые колени, качались взад и вперед под звуки унылого, бесконечно долгого, воющего мотива». У Куприна даже «самовар вдруг запел тонким воющим голосом, в котором слышалось привычное безысходное отчаяние».

Не веселее и рассказ «Мелюзга» об учителе и фельдшере в одной очень глухой мещерской деревне (Курше) на берегах Пры, в весеннем половодье которой они и погибают.

Об этой борьбе за существование говорится у многих писателей, проникших в беды и заботы жителей мещерских деревень. Главное в них то, что после уборки работящие мужики уходили в «чужедальние» края на заработки - единственный способ заработать живые деньги, без которых «и сына не женить, и дочь замуж не выдать», а главное, ни инструмента не купить, ни одежонки не справить. Отходный промысел везде свой, в Бобрах все мужики – плотники.


МУРОМСКАЯ ДОРОГА


«На Муромской дорожке стояли три сосны …»(Народная песня)

«Едут с товарами в путь до Касимова 

Муромским лесом купцы…» (Романс)


Сказание о Муромских святых Петре и Февронии»

Былины о русском богатыре Илье Муромце


Древнему городу Мурому случилось запечатлеться в исторической памяти народной так, что его слава вполне сравнима со славой Киева («Язык до Киева доведёт», Киев – мать городов русских и т.д.). Интересно построено предложение первой строки песни о трёх соснах - сосны-то стоят не у Муромской дороги, а НА ней.

Об этой дороге ходят всякие вероятные и невероятные слухи и легенды. Во-первых, сам факт её существования вызывает интерес и разного рода вопросы. Какие же это вопросы? Ну, например, если вы окажетесь в глухом вековом сосновом лесу, в месте, где когда-то эта дорога проходила, то невольно обратите внимание на кюветы с двух сторон. Они довольно глубокие, но уже сильно оплывшие (о них я пишу в очерке «Лопата»). А между кюветами, на поверхности самой дороги, четко прослеживаются три борозды - заросшие лесом следы от колёс телег и от лошадиных копыт между ними. Кто и куда ездил по этой дороге? Почему она оказалась заброшенной?

Ещё раз повторяю – всё это находится в гуще леса, среди вековых, толстых и высоких сосен: если между ними летит птица, то её между соснами видно далеко. В низинах дорога укреплена гатями (брёвнами, положенными поперёк дороги), тоже еле просматривающимися сквозь земляные наносы и наплывы. Идёт дорога с запада на восток, начинаясь от мещерских озёр и пересекая Гусь-речку, село Окатово, село Заколпье, реку Колпь, далее к Мурому.

О Муроме. Он упомянут в самой первой русской летописи: «…откуду есть пошла русская земля…», датируемой 862 годом – годом основания Русского государства. В тексте летописи указывается, что в этом регионе размещается племя «Мурома». В справочниках разъясняется, что это финно-угорское племя, к нашему времени уже ассимилированное русскими.

Я родился в самой гуще населения этого края и толком не разберусь: то ли меня ассимилировали, то ли я кого-то ассимилировал (а тут еще и принадлежность к Касимовскому уезду, заселенному татарами «приплетается»). Конечно, есть различия в интонациях, в говоре, в словоупотреблении, но это везде так.

«Что город – то и норов» - говорится в пословице. Но две границы вполне ощутимы: от Мурома до реки Колпь в речи аборигенов четко выделяется «о», далее до Гусь-речки прослеживается выделение «ц» (например, «цаво» вместо «чего» - особенно это заметно в древнем селе Уляхино), а ближе к Мещерским озёрам уже слышится московское растянутое «а».

Выше я упомянул название села «Заколпье» - оно расположено на берегу реки Колпь, противоположном Мурому. Значит, муромцы пришли на берега реки Колпь и в Заколпье основали село под соответствующим названием. В сказаньях и легендах Муром встречается довольно часто (об этом можно судить по отдельным фрагментам, приводимым в эпиграфе).

Особую роль играет «Повесть о Петре и Февронии». Это удивительное произведение древнерусской литературы о верной любви Муромского князя Петра и простой крестьянской девушки, дочери бортника-древолаза. Причём неизвестный автор этого произведения явно симпатизирует девушке-простолюдинке, наделяя её необыкновенной мудростью, мужеством и верностью супружескому долгу.

По преданью, они умерли одновременно в 1228 году, а устный прототип повести сложился несколько позднее, но уже в 15-м веке была составлена церковная служба о восхвалении «Петра благочестивого … вкупе с Февроньею», основанная на каких-то неизвестных рукописных прототипах. В настоящее время предлагают использовать образы этих влюблённых взамен западноевропейского «Дня святого Валентина», а в Ярославле на бульваре вблизи Красной площади им даже поставлен памятник.

В местах, о которых идёт речь, железная дорога появилась в 1893 г., да и то это была узкоколейка. И лишь в 1923 г. ее переделали на широкую колею, но не на всю длину, а так, что она стала тупиковой. А в округе уже около века работало множество стекольных заводов, продукцию которых надо было доставлять к продавцам (чаще всего на Нижегородскую ярмарку, которая была расположена ниже Мурома по течению Оки).

Заброшенной же «Муромская дорога» стала потому, что вдоль ширококолейной железной дороги стали появляться рабочие посёлки, куда устремились деревенские мужики в поисках заработка. Заводы, оказавшиеся вдали от неё, постепенно хирели, а потом и вовсе прекратили существование (Бобровский хрустальный, Ущерский стекольный, Растовский стекольный и др.). Их место занял Гусь-Хрустальный, промышленный город, по имени которого стал называться и весь этот район. В настоящее время жители города терпят нужду и лишения из-за безработицы и безденежья.

А из Москвы на Муром пролегла мощная двухколейная «Казанка», в строительстве которой участвовали мужики из окрестных деревень (в том числе и мои предки, рассказы о которых занимают большое место в моих Воспоминаньях).

О ПРОИСХОЖДЕНИИ НАЗВАНИЯ «ГУСЬ-РЕЧКА»

Население междуречья Оки и Клязьмы составляли племена угро-финского происхождения. Вообще-то в этом никто и не сомневается, но у меня есть личный взгляд на этот вопрос. На мысль о финской (карельской) принадлежности древнежителей меня наводит название «Гусь-речка».

У финнов в большинстве случаев приняты названия рек, состоящие из двух частей: первая – смысловая основа, а вторая – одинаковая у всех – слово «ийоки» («река»). Некоторые историки приписывают этому созвучию и название великой русской реки Оки. Моя личная версия такая: рядом и почти параллельно Гусь-речке протекает Колпь. И её структура резко отличается от Гусь-речки (в БСЭ 3-го издания Мещерская низменность имеет восточной границей именно эту самую Колпь). У реки Колпь почти нет притоков, тогда как у Гусь-речки их шесть (не перечисляю, потому что это уводит в сторону совсем других размышлений). Что их шесть - я доподлинно знаю не по картам, а по «сопливому» детству, проведённому на берегах этих притоков. Так вот, в финском языке цифра шесть звучит как «кууси». Восстанавливаем гипотетическую конструкцию названия реки: финский вариант – «Кууси-ийоки».

Славяне, вытеснившие (не знаю куда) местное население, возможно, даже и не догадывались о смысле этого созвучия, но знали, что «ийоки» это «река», ну а непонятное «кууси» со свойственной им находчивостью заменили на очень даже понятное «Гусь». И тогда получилось славянское название «Гусь-речка», а названия остальных речек остались финскими. Некоторые исследователи слово «кууси» привязывают к термину «ель» - еловая река. Но мне нравится своя точка зрения и она для меня вполне убедительна!

Рек с такими названиями, как Колпь, много в местах исторического проживания вепсов (летописной «Веси»), на территориях Ярославской, Тверской и Ленинградской областей. Это многочисленное угро-финское племя ещё не совсем исчезло с упомянутых карт. Но нигде там Гусь-речек нет.

Кстати, мне лично очень нравится конструкция их (вепсов и карелов) печей. Печь похожа на русскую, но у неё в углу, выходящем в сторону пространства избы, делается небольшая выборка в виде маленького камелька, с вытяжной трубой, расположенной в самом теле печи. Горит вечером на этом камельке лучина и освещает всю избу – и дешево, и удобно!

В описании именья А. С. Пушкина в Болдине указывается особая роща под символическим названием «Лучинник». Название возникло ещё до появления керосина (были свечи из пчелиного воска, но стоили они дорого). А лучина-то нужна была постоянно.

Я помню, как однажды вышел с горящей лучиной в сенцы, сделал всё, что мне было нужно, и вернулся домой на печку, читать интересную книжку. Вдруг крики с улицы: «Соседи! Соседи! Пожар!!!». Выбегаем, а пламя в сенцах уже добирается до крыши. Скорее заливать из всех возможных вёдер, вытаскивать уже загоревшиеся вещи.

А что случилось? От лучины отвалился маленький кусочек с угольком. Я этого не заметил. Кусочек упал на холодные угли в ящике (для самовара), угли стали постепенно разгораться. Ещё какое-то мгновение – и крышу было бы не потушить – она же из смолистых драниц (отец был «драньщиком» и себе-то уж подыскал наиболее смолистые, которые долго не гниют от дождей).

УЛЯХИНО

Я уже писал об этом селе (что это именно село, а не деревня, говорит тот факт, что раньше в нем была церковь, но она сгорела в годы войны от молнии во время грозы). Расположение села на местности заслуживает особого внимания. Возможно, благодаря своему удачному расположению оно и оказалось в числе древнейших поселений округи.

Во-первых, в той округе это очень знаменитая деревня, состоящая аж из трех улиц! Другая – и тоже не менее знаменитая, расположенная за лесом от Уляхино, – называется Залесье. Значит, выходцы из Уляхино поселились «за лесом» выше по теченью реки Нинур, у слиянии которой с Гусь-речкой и расположилось Уляхино. И эта новая деревня стала довольно значительным поселением из трёх порядков домов (улицы расположены в виде трёхлучевой звезды).

Как-то, будучи проездом в Москве, зашел в книжный магазин, и попалась мне на глаза книга «Древняя Русь. Город. Замок. Село» (М.: «Наука», 1985. 430 с.). Хорошо изданная, под редакцией известного ученого, академика Б. А. Рыбакова. Хоть и мало было денег, и было это совсем некстати – в Чехословакию ехал со студентами на практику (а книга тяжелая, габаритная) – отказаться от покупки не мог. Хорошо хоть недалеко жил однокашник по учебе в МВТУ, я и оставил её у него до своего возвращения.

На обратном пути, уже в электричке, стал смотреть книгу. В конце приведён «Список древнерусских укрепленных поселений Х-ХIII вв.». Там под номером 728 нашел это самое Уляхино. Все правильно – наше Уляхино, расположенное в междуречье Оки и Клязьмы. Но какое же оно одинокое! На карте, густо усеянной отметками поселений, вокруг него было пустое место! А места-то там привольные, красивые, с пойменными лугами (а значит, и с покосами). Объяснение может быть только одно – не поддавались уляхинцы славянской экспансии, жили по своим мещерским обычаям (может, и муромским), в общем, по каким-то угро-финским обычаям.

Во-вторых, важно, что оно расположено на правом берегу Гусь-речки (в древности всегда старались селиться по берегам рек). Важно также и то, что оно расположено на мысу, образованном слиянием реки Нинур (правый приток) с Гусь-речкой, чем ограничивается территория села с южной стороны). Это обстоятельство также является весомым аргументом в пользу указанного удачного размещения. С западной стороны территория ограничена лугами небольшого притока Нинура, называемого сейчас Ваторкой (но мне думается, что в старину он назывался Ватур).

Далее, чуть выше по течению Гусь-речки, в неё слева впадает река Сентур с заливными лугами (в пойме Нинура они тоже есть). Нужно отметить, что в соседних селеньях (Сивцево, Фомино, Парахино) таких очень важных в крестьянской жизни угодий нет.


«БЛИНИХА»
(Заметка в районной газете города Гусь-Хрустальный)

Так называется древний сосновый бор, раскинувшийся на нескольких квадратных километрах у старинного села Гусь-Парахино. Он стоит на левом берегу речки Гусь. А кругом тянутся обширные заливные луга, поросшие куртинами ивняка, черемухи и другой растительности. Это, пожалуй, самое красивое место в Парахинской округе.

В этом живописном сосновом лесу водятся зайцы, лисы и другой мелкий зверь. Характерно то, что никто и никогда не видел змей. Растут в лесу и грибы, преимущественно белые, боровики.

Было это пятьдесят с лишком лет тому назад. Мы, подростки, ловили по речке рыбу неводом. Налетела большая темная туча. Подул сильный порывистый ветер, похожий на ураган. Недалеко от бора мы попрятались в мелкий кустарник. И вот во время ливня услышали страшный грохот. Падали сломанные ветром вековые сосны. Многие гектары леса пострадали от ураганного ветра. А потом, когда валежник подсох, какой-то злостный озорник поджег сухой валежник, и начался пожар. Погибло много строевого леса.

Теперь «Блиниха» опять очищена, на месте описанных выше трагических событий вырос новый крепкий сосняк, и снова шумит, не умолкая, древний сосновый бор. В давнее время это место привлекало многих посетителей на отдых. Не случайно в Гусь-Парахине устраивалась шумная торговля разными снадобьями. В бору же пировали, организовывались массовые гулянья. До революции здесь же возникали ссоры и драки. Но место это было удобно не для драк, а для здорового отдыха.

На отлете села Гусь-Парахино стояла церковь, куда по религиозным праздникам из многих деревень стекались молельщики. Через несколько лет церковь была закрыта, а добротное кирпичное здание с колокольней, в середине тридцатых годов начали разрушать. А из него вполне можно было бы оборудовать санаторий, дом отдыха или школу. Кирпич был растащен населением.

Для дома отдыха здесь соответствовала и местность с её пышной растительностью, речкой и этим красавцем – озонистым сосновым бором. Говорят, что этим бором когда-то владела помещица Блинова, именем которой он и назван. Теперь это название постепенно утрачивает свое значение. Но эти лесные угодья считаются заповедными и строго охраняются лесниками.
                                              И. Кузнецов (с. Парахино)

Гусь-речка в районе Блинихи
(Снимок автора 15.07.2010)

ПАРАХИНО

Парахиных много. Во-первых, есть две деревни: Парахино 1-е и Парахино 2-е, расположенные рядом по берегу реки. Кроме того, есть ещё расположенное на другом берегу Гусь-речки уже упомянутое село Гусь-Парахино. Вот это-то название и вынудило промышленников называть свои поселки Гусь-Железный, Гусь-Хрусталь-ный, чтобы отличить их названия от старинного названия села Гусь-Парахино.

В округе это село «на слуху», т. е. о нём много говорят, пишут и подшучивают над его обитателями.

В профессиональном историко-этнографическом атласе «Русские» (М.: Наука, 1967) указаны Парахинские паневы как образец народной одежды.

Однажды, находясь в окрестности села Гусь-Парахино, я спросил мальчика (его жителя), как оно называется. Ответ был непонятным: «Село». «То есть как это «Село»? - у него же должно быть название?» - «Говорят тебе, Село - вот тебе и название», - и пошел от бестолкового собеседника прочь. Кстати, в Бобрах была церковь, которая располагалась в селе Нарма, но и в Бобрах и во всей округе слово Нарма опускалось. Просто говорили: «Я пошел в Село», или: «В Селе в магазине селёдку привезли». Спроси их, аборигенов, а как село-то называется - не каждый и ответит.


БАРСУКИ

Именно так называется деревня, расположенная недалеко от Парахина к востоку. Близ неё протекает ручей под названием Ристовка с довольно развитой долиной с лугами и пастбищами. Последнее обстоятельство послужило основанием для строительства около деревни большого скотного двора, где размещалось колхозное стадо.

От Парахина до этого скотного двора проложена хорошая асфальтовая дорога. Но в настоящее время ни скота, ни населения в деревне нет, виднеются лишь остатки этого двора да дорога к нему. Местное население называет её «Дорога в никуда». Интересная деталь: эта деревня расположена на водоразделе Гусь-речки и реки Колпь, т. е. так же, как и Бобры, которые находятся на водоразделе Гусь-речки и реки Пры.

И названья-то деревням дали такие, какие свидетельствуют о дикой природе - ну где ещё могут обитать бобры и барсуки? Кстати, и те, и другие до сих пор ещё встречаются там, но очень редко. Видно, тоже забредают «по ошибке» на свою родину.

Одного бобра в реке Кнула спасал местный житель Лопатин. После того, как полая вода ушла, в русле остались лишь небольшие бочаги (по-местному – «букалдины»), и он (бобёр) оказался в западне. Лопатин поймал его и перенес в эту же речку ниже по течению, откуда начиналось уже сплошное водное пространство.

Комментариев нет:

Отправить комментарий

Примечание. Отправлять комментарии могут только участники этого блога.