Глава 2.3. Карасёвы

СТАРШИЕ КАРАСЕВЫ (ДЕДЫ) (линия матери):

1. Степан Павлович 1871 г.р. (мой дед, подробно о нем ниже).

2. Емельян Павлович 1875 г. р. - имел четверых детей:

Мария – окончила женскую гимназию во Владимире и работала в конце жизни учительницей немецкого языка в Курлове;

Лев - уехал в Нижний Новгород и там работал на заводе;

Александра - уехала в Москву;

Николай - остался в Курлове и работал столяром на мебельной фабрике.

3. Дмитрий Павлович – жил в Курлове, его сын Дмитрий работал на стеклозаводе, был награжден орденом Ленина.

4. Василий Павлович – имел пятерых сыновей:

Дмитрий – до конца жизни работал в Курлове бухгалтером на лесокомбинате;

Константин – всю жизнь проработал в Курлове шофером в Райпотребсоюзе на знаменитой ГАЗовской «полуторке»;

Петр – уехал в Ленинград и там погиб во время блокады;

Николай – окончил техникум связи в Нижнем Новгороде, долго служил в армии, жил в Ленинграде;

Александр – окончил юридический институт, работал следователем в Ленинграде.

Все «старшие» Карасевы начинали жизнь в деревне Бобры, имели там добротные дома, народили много детей, но в конце концов оказались в Курлове, а их дети «разбрелись» по всей России. Важно отметить, что некоторые из  детей перебрались ещё дальше и осели либо в столицах, либо в Нижнем Новгороде. Мне посчастливилось пообщаться с Александром во время моей учебы в Арктическом училище в Ленинграде (1945-49 гг.). В настоящее время в Курлове остались лишь несколько внуков от этой большой семьи.

Степан Павлович Карасёв

(Дед Степан - дед по линии матери)

В разных местах своего повествования я уже упоминал о персонажах семьи С. П. Карасева. Жена его (моя бабушка), в девичестве Пушкина – крестьянка из деревни Ломакино (ныне Старково) недалеко от Бобров.

Шестеро детей: Павел (дядя Паня) – 1892 г.; Наталья (мама моя) – 1898 г.; Михаил – 1901 г.; Герасим – 1904 г. Евдокия – 1907 г.; Иван – 1909 г.

Из архивных документов КГБ (прислали мне по моему запросу) указано, что Степан  Павлович Карасев был до революции доверенным помещика. Помню из рассказов мамы, что эти помещики носили фамилию Калмыковы, а Карасевы жили в их поместье в деревне Голвари (теперь Гусь-Хрустального района), т.е., по понятиям того времени, входили в число дворовых людей помещика.

Павел Степанович (дядя Паня) в последние годы своей жизни работал лесничим Курловского лесничества.

 Мама нигде не работала и по обычаям того времени занималась домашним хозяйством (я в своей автобиографии писал тогда о профессии матери – «домохозяйка»).

Герасим окончил в Гусь-Хрустальном курс рабфака, потом текстильный институт в г. Иваново и работал главным механиком на текстильных фабриках Ивановской области.

Михаил прошел финскую войну 39-го года, Отечественную войну, всю жизнь проработал плотником на стеклозаводе и умер в возрасте 59 лет.

Иван также прошел всю Отечественную войну, вернулся невредимым и работал в охране на Гусевском стеклозаводе (до службы в армии учился на рабфаке в Гусе), но служба в армии и война помешали продолжению учебы. Детей у них не было.

Евдокия (тётя Дуня), как и мама, была домохозяйкой, родила шестерых детей. С её сыном Славой мы переписывались всю жизнь, включая и годы моей работы на полярной станции на Чукотке. Во время его учебы в Московской ветеринарной академии я ему ежемесячно перечислял небольшую сумму из своей зарплаты на полярной станции (как он впоследствии говорил, эти деньги иногда его просто спасали). Зарплату мне начисляли в Москве в Управлении полярных станций, и он туда ходил и получал деньги по ведомости.

ДЯДЯ ПАНЯ

Старший брат мамы 1892 года рождения. В первую мировую войну попал в плен к немцам и работал в Восточной Пруссии на ферме у помещика в качестве подсобного сельхозрабочего. В последние годы жизни, как я уже не раз упоминал, работал в Курлове лесничим Курловсого лесничества. На той старой фотографии 1927 г. (см. с. 51) он стоит рядом с Федором Тимофеевичем справа от него. Тогда ему было 35 лет и выглядел он весьма представительно. При первом взгляде на эту групповую фотографию его лицо сразу обращает на себя внимание – не крестьянского типа оно. По сравнению с ним мой папа (ему 26 лет), стоящий рядом в белой рубашке, выглядит заурядно.

При каждом посещении Курлово – и во время учебы, и во время работы на заводе в Ярославле, когда я приезжал в Курлово к старшей сестре Маше, – мы встречались с ним и говорили о многом. Как лесничий, хорошо знавший курловские леса и болота, он не мог смириться с программой осушения болот в период форсированной мелиорации. И, с несвойственным  его возрасту раздражением, говорил, что со временем будут считать, что это самое настоящее «вредительство». Это слово было популярным в период сталинских репрессий, когда «под расстрел» попадали ведущие руководители предприятий страны, и ссылка на Колыму считалась везением (хорошо, что не расстреляли).

Начало этих репрессий надо искать в годы революции, когда русская интеллигенция в знак протеста против разгона большевиками долго ожидаемого Учредительного собрания в Петрограде объявила режим неповиновения (большевики называли это «саботаж  интеллигенции»). Считалось, что тогда они («гнилая интеллигенция») потерпели поражение, но не смирились, а затаились и стали исподтишка «вредничать».

Дядя Паня не был радикалом и вообще в политику старался не вмешиваться. Не жаждал «крови», но прекрасно понимал, что если осушить верховые водораздельные болота – источники питания малых рек, то пропадут и лес, и болота, и малые реки. Но самое страшное – усилится опасность возникновения  лесных пожаров и пожаров на торфяных болотах, когда горение происходит под землей в торфяном слое. Пожары  могут возникнуть в этой ситуации от любой случайности, включая и молнию, и справиться с ними не хватит никаких сил.

Пожары жаркого лета 2010 года полностью подтвердили его опасения. Тогда губернатор Московской области Борис Громов предложил обводнить все осушенные болота Московской области (особенно расположенные на границе с Рязанской областью).

Он предложил закачать в них воду из рек, и это было осуществлено с привлечением сил МЧС, курсантов военных училищ, пожарных команд. Они рыли траншеи, прокладывали трубы, подключали насосы, но глубинные торфяные пожары плохо поддавались тушению. В тот период  выгорело много деревень и поселков.

Такое же горячее возмущение у дяди Пани вызывала сплошная вырубка соснового строевого леса. Он знал по своему опыту и предвещал полное исчезновение знаменитых мещерских боров-беломошников, про которые Паустовский писал, что внутри них чувствуешь себя как в церкви, а ветер где-то там, вверху шумит наподобие морского прибоя на берегу моря.

Дядя Паня говорил мне, что на месте этих вырубов появятся березняки и осинники. Коварство этой поросли в том, что они быстрее осеменяются и растут, и если прорастет сосновый росток, то березовые и осиновые ветки во время ветра «охлыстывают» у соснового ростка нежные верховые ростки, сосна уходит в боковые ветки, и бора уже не получится. Кроме того, эти верхние почки являются лакомством для лосей, пасущихся в осинниках и березняках, и они отгрызают их до основания.  

Находясь в Чехии в Карловых Варах, я наблюдал, как местные лесники проходили по всем посадкам сосны на вырубе, надевали на ростовые почки полиэтиленовые мешочки и перевязывали их веревочкой, чтобы не их сорвало ветром. Весь выруб с этими посадками представлял собой поле беленьких мешочков, расположенных в строгом порядке.  

Дядя Паня также говорил, что в газетах часто пишут, будто помещики и купцы - владельцы лесных угодий - хищнически истребляли лес, но на самом деле именно сейчас происходит это хищническое истребление. Он говорил, что тогда лес берегли очень строго, рубку строевого леса осуществляли выборочно, отбирая только созревший (спелый), готовый к использованию материал. Вырубать разрешалось только весной по глубокому снегу, чтобы упавшее дерево не повреждало молодые поросли, покрытые снегом.

Когда сейчас попадаешь на «выруб», произведенный мощной техникой, с изуродованной землей и разбросанными там и сям остатками деревьев так, что и пройти по нему невозможно - становится жутко от такого издевательства над Мещерой.