Глава 3.2. ЛЕНИНГРАД. Арктическое училище

Справка из Интернета:

«Ленинградское Арктическое училище – единственное в стране и в мире учебное заведение, готовившее кадры для полярных станций, арктических экспедиций, плавучих средств, осуществляющих плаванье в высоких широтах Арктики и Антарктики».

В 1945 г. по объявлению в «Комсомолке», которую принесла соседка Настя Короткова, работавшая в школе, я отправился учиться в Ленинград в Арктическое училище. В объявлении было написано, что курсанты обеспечиваются питанием и обмундированием. Так решилась моя судьба на целых 7 лет. А может быть, это определило и всё последующее течение жизни. Иными словами, это был второй крутой ПОВОРОТ моей жизни.

В песне поётся: «Под крышей дома своего». Но это же иллюзия. Редкий человек проживает всю свою жизнь под крышей одного дома. Да и невозможно это, когда в семье много детей. Растут они, дети-то. И обзаводятся своими семьями. И вот уже другая крыша. И сколько ещё таких иллюзий…

У Бунина есть такие строки: «У птицы есть гнездо, у зверя есть нора. Как горько было сердцу молодому уйти с отцовского двора, сказав «Прости» родному дому». Я несколько раз «уходил с отцовского двора», но этот уход был окончательным – больше я никогда не жил «под крышей дома своего».                             

В Ленинград  ехал без билета, на разных поездах, в разных вагонах, на разных местах: на крышах, на подножках, на тормозных площадках и т. д.

В Любани меня «застукали» контролеры, они не поверили, что еду учиться, да ещё в Арктическое училище. Больно хило я выглядел – рост 151 сантиметр («метр с шапкой»), а вес 46 кило (эти «замеры» были сделаны при приеме меня в Училище, и «замерщики» тоже удивлялись). Я убедил контролёров задачей из геометрии: «Чем отличаются круг и окружность?». Отвечать они не стали, а попросили меня самого объяснить, что я и сделал с большим удовольствием. Они настолько растрогались, что один из них даже посадил меня в нужный мне трамвай № 12, идущий до Средней Охты (потом на его кольце надо было пересесть на трамвай № 23). Сказал, как лучше добраться до Заневского проспекта, дом № 5 (адрес, указанный в том самом объявлении). 

Ванюшка Кавалеров

Нашел я указанный номер дома. Здание внушительное. С колоннами и с каким-то «набалдашником» на крыше - купол, как на церкви, только без креста, на стене вывеска: «Гидрографический институт». А где же Арктическое училище-то?

Но всё же зашел в это здание. Большой пустой вестибюль, прямо над лестницей на второй этаж скульптура Ленина, над ней надпись «Учиться, учиться и учиться!» - подумал, что это как раз мне и нужно.

Направо гардероб с пустыми вешалками, на барьере гардероба сидит, свесив ноги, моряк в тельняшке, с морским синим воротником, играет на мандолине. Так как вестибюль был большой и пустой, то звук мандолины был как-то особенно звонким (впоследствии я купил мандолину и научился на ней играть). Подошел к нему и спрашиваю об Арктическом училище.

- Правильно! - ты пришел куда надо, тут оно и располагается, вот здесь, где я сижу, а ты стоишь. А зачем оно тебе?

- Поступать хочу. Он присвистнул и засмеялся. Поступать??!! Да что ты, такой заморыш, там, в Арктике, делать-то будешь?

- Не знаю. Научусь.

- Покажи документы!

- Так… Евгений. Женька, значит? А я - Иван Кавалеров! Курсант 4-го курса. Будем знакомы!

- Нет, я не Женька, я Генка!

- Постой, постой, здесь же в твоем документе стоит - Евгений?

- Ну и что? А зовут меня Генка! Сроду так звали и щас так зовут. И даже в школе ругали «Гендя-блендя».

- Ну, вот что! Как тебя звали, ругали и обзывали, наплевать и забыть, и никому больше не рассказывай. И если не хочешь, чтобы над тобой все смеялись, о «Генке» и о «Генде-бленде» забудь! С этого момента ты Женька, Евгений, значит! Понял? А сейчас (и никогда не говори «щас»!) иди вон в ту комнату, на которой написано «Приёмная комиссия», они там тебя ждут с нетерпеньем и скажут, что дальше делать и куда бежать!

С того момента прошло три года. И мы, курсанты 4-го курса, сидели в актовом зале Училища на вечере встречи и слушали выступление опытного полярника Ивана Кавалерова, проведшего три года на полярной станции Малые Кармакулы на Новой Земле.

Знаменитая  станция, о ней рассказывал нам преподаватель Лебедев Василий Васильевич, тоже зимовавший там. Говорил, что сила ветра в тех местах бывает такая, что приборы для её измерения зашкаливает, и они выходят из строя.

Вечер шел обычным порядком: выступление, записки, ответы и т. д. и т. п.

Вот Иван читает записку: «А правда ли, что для жизни на полярной станции нужна большая сила воли? И как Вы её воспитывали в себе?».

- Конечно, правда! Постоянно, каждый день она нужна была. Как я её воспитывал, я не помню. А вот проверку её наличия я себе устроил перед самым окончанием зимовки. Дело было так. Кто-то наступил мне на полу шубы сзади, когда спускался  с приступок, и от неё оторвался солидный кусок. Кусок-то я подобрал, чтобы пришить потом на место. Но, как всегда в текучке, забывал это сделать. А потом уж пришла мысль в голову, что осталось-то всего два-три месяца, и если у меня есть сила воли – дотерплю. Ну, например, полярная ночь, мороз под 50, бегу по делам - весь закутанный, замотанный от ветра, а мне приспичило, невтерпёж и пока достаёшь, достаёшь, достаёшь - такая сила воли нужна была, что и сказать невозможно.

Так вот сообщаю вам результат этого испытания своей силы воли. Дотерпел!

А кусок-то шубы взял себе на память. Уж больно холодно было, когда ветер поддувал сзади.

Надо ли говорить, какими бурными аплодисментами провожали мы Ванюшку Кавалерова, когда он шел с трибуны. А Ванюшкой-то его звали, когда он был курсантом, потому, что это был весёлый выдумщик и добрый человек.

Поскольку в свидетельстве об окончании школы у меня были почти одни пятерки (кроме русского и немецкого языков), меня приняли сразу. Сразу поселили в общежитие, поставили на пищевое довольствие, а когда я узнал, что скоро дадут всем форму и что это не обычная форма «ремеслухи» (учащихся ремесленных училищ), а настоящая морская форма - с тельняшкой, шинелью и мичманкой, - радости было через край.

Была, правда, одна неприятность при поступлении: мне не было ещё 14 лет, а принимали лишь с 15. Тем не менее, меня приняли по разрешению начальника Училища («папаша Ляндрес») как круглого сироту и как отличника без всяких вступительных экзаменов, но по заключению какой-то мандатной комиссии, на которой меня допрашивали обо всем (там их, этих «мандатников», было человек шесть-семь).

В Училище было три отделения: геофизическое, радиотехническое, судомеханическое. Подал заявление на радиотехническое, и мне сказали, что это вполне возможно.

Оказалось, что структура всего контингента курсантов организована в полувоенном варианте: роты, взводы, отделения. Соответственно существовали и Строевой отдел (начальник - полковник Хабирев), и Отдел военно-морской подготовки (начальник - капитан  1-го ранга Зевельт), и Учебный отдел (начальник - Стклянин), в котором было три начальника отделений (геофизического отделения - Чайковский, а начальников радиотехнического и судомеханического отделений не помню).

Приехал я в июле, а занятия с 1-го сентября, и всех нас «бросили» на восстановление общежития, недостроенного пятиэтажного здания рядом с учебным корпусом - был ведь 45-й год, только что кончилась война, и Ленинград постепенно восстанавливался. Рабочих катастрофически недоставало, особенно строительных профессий. Меня сразу «пристроили» к настоящему плотнику Николаю Овчинникову (из таких же, как я, только что поступивших на радиотехническое отделение, просто до поступления он успел поработать плотником).

Сначала мы с ним делали перегородки из фанеры, двери в этих перегородках и т. д. В общем, перестраивали Ленинградский гидрографический институт в Высшее и Среднее Арктические морские училища - ВАМУ и ЛАМУ.

Преподаватели

Многие были из числа преподавателей ВАМУ. Профессоров-то у нас не было, а доценты были. Запомнился доцент Байдал, проводивший занятия по курсу «Аэрология». Он не читал лекцию, он рассказывал нам о воздушном океане, о связи морских течений с формированием циклонов и антициклонов, так называемых «синоптических шаблонов». Об исландском «минимуме», якутском «максимуме», струйных высотных течениях и о многих, многих интересных вещах. О полюсах холода на земном шаре – они оказались в Якутии в Оймяконе и Верхоянске.

Часть преподавателей ранее тоже были полярниками, моряками торгового или военного флота. Например, капитан 3-го ранга Клабэ вел занятия по военно-морской стратегии и тактике и приводил примеры из практики применения нового способа получения информации о противнике и его действиях – радиолокации. Говорил о ведущей роли советских ученых Мандельштама и Папалекси в появлении радиолокации и о том, как с её помощью английские моряки потопили немецкий линкор «Шарнхорст».

Говорили, что Клабэ раньше был капитаном 1-го ранга, но при посещении его подразделения английской делегацией был излишне «откровенным», за что и был понижен в звании. Это походило на правду, так как вид он имел исключительно респектабельный, был безукоризненно одет, выражался лаконично. Короче, сильно отличался от многих офицеров, вовлеченных в цикл дисциплин по военно-морской подготовке, а также в воспитательно-организацион-ную работу (командиры рот, строевой отдел и т. д.).

Некоторые из преподавателей, например, математики, русского языка, истории Арктики были уже в преклонном возрасте, они являли собой образцы старой питерской интеллигенции, отличались мягкостью обращения с нами, ответственностью за свой предмет, доброжелательностью.

Вообще период учебы в ЛАУ запомнился как общение с интересными, опытными и щедрыми людьми. Мне всегда было интересно учиться, помню только предмет «Организация метеостанций, материальный учет и отчетность», который я терпеть не мог и еле-еле сдал на четвёрку (по-моему, это была первая четверка за первые три года учебы).

КУРСАНТЫ

Основной состав курсантов был разношерстным. Были и жители Ленинграда (городские), они размещались в общежитии вместе со своими товарищами по взводу, но иногда им разрешалось жить в городе. Были и представители разных регионов СССР (казарменные): Москвы, Средней Азии (Талды-Курган), Средней Сибири (Иркутск), Карелии, но моих земляков не было.

Не помню ни одного курсанта - сына состоятельных родителей. Я, несмотря на свою провинциальность, чувствовал себя в своей среде, но о некоторых из товарищей мне захотелось рассказать - настолько они выделялись из этой общей среды.

Иван Болотов

Когда начались занятия, из курсантов сформировали бригады по восстановлению общежития пятиэтажного здания, расположенного рядом с учебным корпусом.

Я попал в бригаду плотников Ивана Болотова, курсанта 4-го курса Геофизического отделения. «Плотником» я стал так: построили нашу роту, командир (майор Стерлигов) попросил выйти из строя плотников и столяров, вышли два человека: один - уже известный Коля Овчинников, другой - Саша Имховик (только что закончил ФЗУ столяром-краснодеревцем). Этого, конечно, было мало, и тогда командир попросил выйти из строя тех, кто умеет пилить, строгать и обращаться с топором, долотом и молотком. Я вышел и сразу был направлен в эту бригаду, которая занималась настилкой полов.

В процессе работы Иван убедил меня перейти на Геофизическое отделение, потому что «настоящие-то полярники - это геофизики, а все остальные - лишь обслуживающий персонал». То ли он «накапал» начальнику учебной части Училища, то ли на геофизиков был недобор, но вскоре я был вызван к начальнику, и примерно в тех же выражениях он убедил меня перейти.

Мы учились и работали, и как-то получилось так, что у меня и то и другое пошло хорошо, поэтому весной 46-го на общем собрании Училища было объявлено, что меня представляют к награждению медалью «За трудовое отличие». Я уже представлял, как я буду принимать эту медаль, стоя на одном колене, и тренировался четко произносить: Служу Советскому Союзу! (было-то всего 15 лет). Но дело затянулось и потом совсем забылось. Хотя друзья курсанты иногда и подшучивали: «Это - наш орденопросец».

Зато меня наградили бесплатным билетом в Мариинский театр на концерт, посвященный 25-летию Главсевморпути. Из того концерта больше всего запомнился «Танец курдов» из балета Хачатуряна «Гаянэ» и «Танец маленьких лебедей» из Лебединого озера.

С Болотовым мы подружились. Иногда к нему приходил отец. В казарму посетителей не пускали, и курсантам нужно было выходить на проходной пункт. И когда дневальный объявлял: «Болотов на выход!» - Иван заходил ко мне и просил выйти к проходной и сказать его отцу, что его нет в казармах. Я до сих пор помню, как отец поворачивался и медленно шел по улице, сутулясь и шаркая ногами.

Потом мне Иван рассказал, что во время блокады отец работал на машине и мог вывезти из города мать, но не сделал этого, т.к. первым рейсом он вывез часть вещей и Ивана, а следующим должна была поехать и мать с остальными вещами. Но второго рейса не было: на обратном пути машина попала под бомбежку, отец чудом остался жив, а машина полностью была разрушена. Иван очень любил мать, а отца стал ненавидеть.

В 46-м он окончил ЛАУ и поехал зимовать на о. Четырехстолбовой. У нас установилась переписка.

О жизни в ЛАУ можно было бы многое рассказать, но это сильно отвлечет от основной темы. Была встреча с Папаниным, были трепетные посещения публичной библиотеки Салтыкова-Щедрина (самое любимое занятие в течение всех четырех лет учебы), были походы на танцы в Текстильный техникум, Финансовый институт и т.д.

И были памятные контакты с удивительными людьми, например, такими, каким являлся курсант Геофизического отделения нашей же группы Сеньковский.

Лёша Сеньковский

Лёша был старше меня лет на пять, и он уже успел «походить» в «загранку» на «торгашах». Где-то в Сингапуре ему на предплечье сделали цветную татуировку: sunset – парусник на фоне захода солнца, поэтому тельняшка была у него без рукавов. Чтобы всем был виден этот «закат», тем более что в то время (в первый год после Победы) мы о цветных татуировках и понятия-то не имели.

Как я уже сказал, мы с ним учились в одной группе на геофизическом отделении. У него было плохо с математикой, а у меня как раз хорошо, поэтому я часто ему помогал.

Занимались после отбоя в Красном уголке, иногда я приходил раньше, он заходил, садился рядом со мной и начинал, со вздохом:

- Ну, показывай, где тут твои «сикекенсы»?

- Лёша, ты только при Фаине Марковне так не называй косекансы;

- Ты меня не учи, вся эта лабуда для меня сплошной сикекенс.

Как-то так случилось, что мы и другие предметы учили вместе. Учили, например, однажды латинские названия перистых облаков и он помог мне запомнить «Cirrus-uncinus» - «перистые крючковидные». Смотри – он поднимал указательный палец кверху – это перистые, т. е. «циррус», потому что они на самом верху расположены и выше их никаких облаков не бывает, поэтому они сгибаются в крючок т. е. в «унцинус». И он резко сгибал палец под прямым углом.

Он удивлял меня тем, что мог декламировать множество стихотворений наизусть, без запинки. Особенно у него проникновенно получалось тургеневское «Как хороши, как свежи были розы». Например, вымучиваем, вымучиваем какие-то взаимоотношения тригонометрических функций. Он отодвигает тетради в сторону и начинает тихо-тихо, полузакрыв глаза: «Нет, ты только послушай: «Где-то, когда-то давно-давно тому назад …» и далее весь текст.

Он объяснил причину этого очень редкого в то гнусное время феномена, когда заботы о хлебе насущном отодвигали все прочие заботы в сторону - не до стихов было. Ведь всего год прошел после снятия блокады. А дело было в том, что капитан судна заставлял его учить стихи, чтобы в кают-компании развлекать экипаж на отдыхе. Я не могу объяснить сейчас, где же они плавали-то - ведь везде была война. А он мне об этом ничего не рассказывал. Говорил, что во время заграничных плаваний он 5 раз пересекал экватор.

- Врёшь Лешка, ты мог пересечь либо 4, либо 6, а пять не мог;

- Ты-то откуда знаешь, ты что - был на нашем судне?

- На судне я не был, но если ты пересек экватор «туда», то пересекал и «оттуда», то есть пересечение должно быть четное, а пять - это нечетное число.

- Это ты с помощью этих сикекенсов вычислил? Ну, прибавил один-то раз, а тебе что, жалко, что ли?

И ещё он имел много золотых зубов в верхней челюсти - тогда это было редкостью и всех удивляло. Самым же удивительным было то, что он не курил! И я не помню его не то чтобы пьяным, но даже подвыпившим. Не знаю, в чем тут было дело.

О его семье у меня не было никакого представления, и он никогда не касался этого вопроса вообще, что тоже было необычно, потому что мы, как правило, всё рассказывали о себе всем однокашникам-курсантам. По-моему, он был ленинградец и из хорошей семьи, отличался мягкой манерой общения, не любил сальных анекдотов и разговоров на сексуальные темы.

Теперь-то я понимаю, что дело было не в скрытности его характера, скорее всего, я ему казался слишком наивным и  деревенским, и разговора «на равных» просто не могло быть. Мне не было  ещё и 15-ти, а ему было около 20. И опыт жизни, и круг интересов были слишком разными для таких откровенных разговоров. Например, он долго отучал меня от привычки называть число 16 «шишнаццать, приучал называть ручку для письма «ставочкой» (чисто ленинградский «слэнг») и т. д.  

Несмотря на его хорошее отношение ко мне, друзьями мы не стали, поэтому о дальнейшей его судьбе я ничего не знаю, но запомнился он мне на всю жизнь.

Культурная программа в ЛАУ

Раз в месяц замполит майор Циммерман проводил лекции «О международном положении». Нам они нравились, потому что газет не читали, а учились и работали до отбоя. Много споров было о войне евреев с арабами в Палестине (после образования еврейского государства Израиль), об итогах войны. О Первой Отечественной войне. Например, до хрипоты спорили на тему: Кутузов сам отступал или его гнали французы. Регулярно ходили в «Биб-ку» (такая табличка висела на двери нашей Библиотеки).

Были встречи с артистами и деятелями культуры. Запомнилась встреча с композитором Соловьевым-Седовым. Обращаясь к нам со сцены, он объявил, что сам будет не только играть, но и петь. Только это пенье будет специфическим. Например, если бывает доклад и содоклад, то по аналогии должно быть пение и сопение, вот у него как раз оно и есть.

Приезжали артисты МХАТа: Алла Тарасова, Борис Ливанов, Топорков, Кедров – играли сцены из «Мертвых душ». В организованном порядке ходили на концерт оркестра Леонида Утесова.

Для любителей хорового пения существовал кружок под руководством опытного руководителя (я, конечно, записался туда, и помню, мы разучивали песню: «Сижу за решеткой в темнице сырой…»). Ребята много шутили по поводу её двусмысленности, применительно к нашему военно-казарменному образу жизни.

Сразу, как только с 1-го сентября начались занятия, нам выдали  форму – настоящую, морскую. Началась строевая подготовка, сопровождаемая пением всем строем (ротой). И как-то постепенно я стал незаменимым ротным «запевалой» (надо сказать, что я ещё в Курлове научился аккомпанировать на гитаре, и в общежитии мы постоянно пели разные песни под этот аккомпанемент).

На гитаре играли и другие курсанты, но вот запевать, выбирать тональность и держать такт у меня получалось лучше. Особенно мне нравилось запевать: «Взвейтесь соколы орлами, полно горе горевать, то ли дело под шатрами в поле лагерем стоять, то ли дело!». На этой фразе кончалось моё «соло», и дальше пела уже вся рота: «То ли дело! …». Шаг становился четким, пенье дружным. А у меня мурашки по спине от восторга.

Или: «Не забыть нам годы боевые и привалы у Днепра...», пели ещё про «Ладогу – дорогу жизни» и т. д. Не знаю почему, но по музеям ходили мало. Скорее всего, они ещё только восстанавливались после блокады.

Заканчивая главу о Ленинградском Арктическом училище, ниже привожу результаты моего пребывания в нем (вкладыш в диплом):

Здесь нужно отметить мои неудачи: это уже упомянутая «Организация метеостанций…» и «Аэрометеокоды» - предметы, где требования направлены больше на запоминание, чем на понимание сути предмета изучения. Но когда я начал работать после окончания учебы, именно они были причиной претензий ко мне со стороны начальника полярной станции.

Здесь, в этом перечне предметов, почему-то не указаны практики, а они были весьма информативными. Например, строительство базы шлюпочной практики на Кольском перешейке на берегу Финского залива на бывшей финской территории, ещё не очищенной от мин (после первого курса). Практика Военно-морской подготовки в Кронштадте (после второго курса), где часть занятий проводилась на Военно-морских базах Балтийского флота. Аэрологическая практика в Колтушах на базе Аэрологической лаборатории Главной геофизической обсерватории (ГГО) (после третьего курса). Само место проведения практик показывает, насколько серьезно относилось руководство Училища к учебному процессу.

Об этом же говорит и сдача госэкзаменов. Председателем госкомиссии по приему экзамена на присвоение офицерского звания по военно-морской подготовке был вице-адмирал Трибуц – бывший Командующий Краснознаменным Балтийским флотом. В Госкомиссии сидел начальник училища Ильин, начальник военно-морской подготовки капитан 1-го ранга Зевельт, начальник Геофизического отдела Чайковский и начальник строевой подготовки полковник Хабирев.

Среди прочих мне достался вопрос «Средства и способы обнаружения подводных лодок противника». Я всё перечислил, что знал: что их можно наблюдать и в бинокли по бурунному следу перископа, и с берега, и с борта корабля, и прослушиванием шума работы винтов, и с помощью входившей в использование радиолокации, в разработку которой большой вклад внесли советские ученые Мандельштам и Папалекси.

Зевельт слушал внимательно, не перебивая меня, но в конце моего ответа заметил:

- Как-то Вы всё смешали в одну кучу. По-видимому, нужно разделить всё, что Вы перечислили, на группы: например, они бывают техническими и визуальными, и далее всё по порядку. Приведите примеры.

Я быстро сообразил, кратко все перечислил по соответствующим группам, но забеспокоился. Это был последний экзамен, и в случае получения оценки «хорошо» мне уже не могли выдать красный диплом. Однако всё обошлось.

О Зевельте ходило много всяких анекдотов. Один из них был такой. В училище была своя сапожная мастерская, в которой ремонтировали обувь и курсантам, и сотрудникам. И кто-то заметил, что у Зевельта обувь невероятно большого размера – как у Собакевича («Мертвые души» нам показывал МХАТ, а там реквизиторы постарались показать и этот фрагмент его одежды в утрированном виде). Кто-то из курсантов сумел похитить один ботинок и пустить его по всем кубрикам, где он вызывал удивление и восхищение. Как уж там Зевельт разбирался с сапожником, осталось неизвестным.

С антропометрическими данными и у меня всё время происходили неприятности: если в начале обучения мой рост был 151 см, то на выпуске (через 4 года) он стал уже 181, а форма-то выдавалась раз в два года. Особенно много проблем было как раз с обувью (парадные ботинки - «корочки», рабочие ботинки - «говнодавы») постоянно были малы и я натирал себе мозоли. А на строевой подготовке хромать было нельзя! Терпел. Но деформация ступней осталась на всю жизнь.

Приведенная ниже фотография сделана для «Личного дела» на присвоение звания младшего лейтенанта ВМФ. Снимки делались в специальной фотолаборатории, куда нас водили строем.

Каждому курсанту после выдали по экземпляру на память об окончании четырехгодичного курса военно-морской подготовки в Ленинградском Арктическом учи-лище. На каждого курсанта составлялась характеристика для Личного дела для присвоения звания младшего лейтенанта Военно-морского флота.

В моей характеристике командир роты майор Генералов написал: «Вспыльчив, обидчив».

Узнал я об этом от курсанта Лёшки Мокина, который имел красивый почерк и переписывал все характеристики. Ведь точно подметил командир роты. Профессионально. До сих пор страдаю от этих качеств своего характера. Как-то, уже будучи семейным человеком, в запальчивости замахнулся на четырехлетнюю дочку, а она вся съежилась, испугалась. Я выбежал из комнаты, стало невыносимо стыдно. Прошло уж больше 50  лет, но каждый раз, когда вспоминаю, становится неуютно на душе. Были и другие случаи.

В заключение несколько слов о Ленинграде того периода (1945-49 гг.). Война только закончилась (два месяца прошло), на стенах домов еще не закрашенные надписи о том, что «эта сторона опасна во время артобстрела», еще видны результаты этого обстрела, чувствовались последствия блокады. Недалеко от нашего Училища стоял пятиэтажный дом с обрушившимся крылом, встречались дома с большими трещинами на стенах. По Невскому проспекту ходили трамваи, на которые можно было вскакивать на ходу. В магазинах продукты «по карточкам» (карточная система была отменена 14 декабря 1947 г.). Но город активно восстанавливался, асфальтировались дороги, да и люди приходили в себя.