Глава 3.3. зимовка на КОЛЫМе

Дорога на Колыму. Опять Коля Овчинников. Зимовка.

Конфуз с Венерой. Депрессия. Олег Николаевич Сапронов.

Гибель Ивана Болотова.

Колыма ты, Колыма, чудная планета,

10 месяцев зима, остальное  лето.

(Из народной песни)

Дорога на Колыму

7 июля 1949 года, в четверг, с подмосковного аэродрома Захарково на двухмоторном самолете Ли-2 (самый популярный в то время тип самолета в полярной авиации) с бортовым номером             Н-501 вылетели мы с группой зимовщиков на неведомые нам полярные станции. В группе оказался и Коля Овчинников (неисповедимы пути Господни!), тот единственный настоящий плотник, с которым мы участвовали в переделке Гидрографического института под Арктическое училище в 1945 году.

Промежуточные посадки для дозаправки были в Череповце, Амдерме. А в Игарке планировалась ночевка. Аэродром в Череповце был грунтовой, с хорошей зеленой травкой, по которой нам разрешили погулять.

Думаю, что это «разрешение» было своеобразной шуткой пилотов - ведь был хороший солнечный июльский день (а они-то знали, что нас ждало в Амдерме). В Амдерме посадка была на песчаном прибрежном аэродроме. И нам так же милостиво разрешили погулять.

Тут до нас и дошло, как над нами подшутили пилоты: дул холодный северный ветер с Карского моря (аэродром-то расположен как раз на его берегу), температура была примерно 7-10 градусов, а вдоль берега дрейфовали большие ледяные  глыбы.

А мы, ещё под впечатленьем зеленого поля аэродрома в Череповце, вышли в безрукавках, без шапок. И вообще собирались погулять, поразмять ноги.

Последние ещё выходили из самолета, а первые уже дрожали от холода и ждали очереди забраться обратно. Стали срочно распаковывать чемоданы и переодеваться в теплую одежду.

В Игарке случился какой-то сбой в транспортировке полярников. Ни на следующий день, ни в последующие дни оказии не было. Ночевать пришлось в красном уголке аэропорта, завешивая окна одеялами для создания темноты, т.к. еще не привыкли спать при солнечном свете: был полярный день, когда солнце не заходит за горизонт. Оказалось, Игарка находится на острове, отделённом от правого берега неширокой протокой.

Одним из сильных впечатлений пребывания в Игарке было наблюдение течения Енисея. Громадные массы воды проносились  мимо валунов, разбросанных в прибрежной полосе, создавая на них пенящуюся водяную подушку. Дело в том, что эффект быстрого течения усиливался поворотом Енисея влево, а мы были на его правом берегу. Получался навал воды на берег.

После тихого течения Невы, на берегу которой мы проучились в Арктическом училище 4 года, это было завораживающее зрелище. Ощущалась неукротимая природная мощь, от которой захватывало дух.

Да. Действительно, «Могучий Енисей»!

Недели две мы проторчали в Игарке, наконец, объявили посадку, и мы полетели дальше до поселка Тикси. А дальше-то пришлось лететь уже на двухмоторной летающей лодке «Каталина» американского производства. В поселке Тикси (около устья Лены) мы надолго застряли, т.к. «не было погоды», чтобы лететь дальше. «Каталина» вернулась обратно в Игарку.

7-го августа 1949-го года мы всё ещё сидели в Тикси и ждали погоды (прошел уж месяц с начала нашего путешествия).

Опять Коля Овчинников

Коля заметил, что со скуки можно подохнуть, пока дождешься этой самой погоды, ну хоть бы день рожденья у кого был. Я признался, что как раз сегодня он у меня и есть.

- Покажи паспорт.

Я показал.

- Ребята! Этому жлобу сегодня 18 лет, а мы тут сидим и время зря тратим!

Работа закипела, и все мы в  этот день уже не скучали. Это было первое моё «днёрожденье». Никогда, нигде до этого не отмечали эту дату.

«Каталину» все же через несколько дней прислали, и мы полетели дальше на Колыму с промежуточной посадкой в Чокурдахе, расположенном на берегах реки Индигирки. Ночевка прошла благополучно. Перед посадкой сходил посмотреть реку Индигирку и здесь, как и на Енисее в Игарке, поразило непривычно стремительное течение водной массы реки.

На следующий день прилетели в Кресты Колымские, где мне предстояло работать три года безвыездно. Явился к начальнику полярной станции и... оказалось, что аэрологи-радиозондисты пока не нужны, т. к. еще не успели построить аэрологический павильон, нужный для подготовки радиозондов перед запуском, и работать придется простым аэрологом на запуске шаров-пилотов. Обидно.

Зимовка

Зимовка длилась до 1952-го года. За успешную работу мне вручили Почетную грамоту Главсевморпути, Почетную грамоту ЦК ВЛКСМ, наградили Почетной грамотой Чукотской авиагруппы, но не смогли её вручить, т. к. не было бланков, а потом об этом забыли (как тогда в ЛАУ про медаль). Во время зимовки я с грехом пополам окончил один курс ВЗМИ (Всесоюзный заочный машиностроительный институт) по специальности «Автомобили».

Организация и проведение радиозондовых наблюдений оказались намного сложнее, чем я себе представлял по приезде. И дело было не только в павильоне для монтажа радиозондов. Павильон-то построили довольно быстро. Для наполнения резиновой оболочки радиозонда нужен был водород, а для его производства нужен был газогенератор, а для работы газогенератора нужен был газогенераторщик, а для цикла запуска, приема сигналов радиозонда и их последующей обработки нужно было ещё два радиозондиста.

В наличии был только один, да и тот совсем «зелёный» - со школьной скамьи, он не был готов к такой сложной в профессиональном отношении работе. Пришлось заниматься тривиальными шарпилотными наблюдениями, то есть делать самую примитивную аэрологическую работу. На станции её вёл Виктор Иванович Паньшин. С ним мы и проработали почти целый год, меняясь попеременно должностями: «дежурный – помощник дежурного».

       Весной прислали двух недостающих специалистов. Один, уже имевший опыт перечисленных выше работ, – Юра Ильин (он был старшиной нашей роты, пока я учился на первом курсе, а он на четвертом вместе с Болотовым); другой – Боря Хорев, с ним мы учились в одной группе и оба получили дипломы с отличием, но он предыдущий год проработал в Дудинке на хорошо оборудованной полярной станции с опытным персоналом. Юра быстро наладил дело, нашли и газогенераторщика. Началась интересная работа.

      Алексей Иванович Рагозин (начальник Полярной станции) был доволен нами, так как мы выдавали добротный научный материал для Восточной Арктики, за что высшее начальство не раз хвалило Алексея Ивановича.

       На рисунке показан процесс за-пуска аэрологического радиозонда, рисунок взят из популярной бро-шюры (Б. Л. Дзердзеевский. «Как предсказывают погоду». М.: Сель-хозгиз, 1949. 80 с.).
       На титульном листе брошюры указано: «Б. Л. Дзердзеевский. Лау-реат Сталинской премии, доктор физико-математических наук». По тем временам это были весьма почетные звания.

       На рисунке видно, что стоит только один сотрудник, два других находятся у теодолитов и делают засечки угломерных шкал каждую минуту, передавая их регистратору (четвертому сотруднику), пятый сотрудник (самый квалифицированный) принимает радиосигналы на специальном радиоприемнике (штатный инвентарь) с радиозонда и регистрирует их в операционном журнале. А упомянутый ранее «газогенераторщик» приводит в порядок газогенератор и весь павильон.

Много времени уходило на расшифровку и обработку информации и подготовку её для передачи потребителям (кроме всех чисто научных работ нужно было перед передачей зашифровать её, используя секретные шифры).

Вот эти работы и составляли суть учебной работы в ЛАУ, и по ним даже проводился Государственный экзамен. Набор предметов приведен на копии вкладыша в диплом об окончании ЛАУ.            Почему-то предмет «Аэрометеокоды», мягко выражаясь, не вызывал у меня энтузиазма. И на занятиях уже на полярной станции, которые проводил сам Алексей Иванович, я особо не выделялся, что вызывало его неудовольствие и сомнения в моих «подвигах» на учебном фронте в ЛАУ. Зато Борис Хорев был на высоте: и сам всё делал быстро, и другим помогал. Дело в том, что расшифровка информации и её кодирование требовали особой скрупулезности и систематичности, чего у меня с детства никогда не наблюдалось. По той же причине и по предмету «Организация метеостанций и материальный учет и отчетность» высшего балла не получилось.

Конфуз с Венерой

Году в 50-м произошло одно событие, после которого начальник полярной станции Алексей Иванович Рагозин стал иногда в шутку называть меня «Венерическим героем».

А дело было так. Ярким весенним днем я наблюдал свой шар-пилот в теодолит. Шар-пилот удалился на довольно приличное расстояние и превратился в светящуюся точку.  Неожиданно рядом с ней я заметил ещё более яркую точку, с каким-то металлическим отблеском, перемещающуюся с востока на запад.

Я не заметил, то ли мой шар подошел к ней, то ли она приблизилась к нему. Постепенно точки стали расходиться и, наконец, совсем разошлись в разные стороны.

На следующий день все повторилось в той же последовательности (наблюдения производились строго в одно и то же время).

Я доложил Алексею Ивановичу. Он сообщил выше. Там приняли меры - ведь тот-то шар летел с востока на запад, стало быть, с Аляски, которая была рядом с Чукоткой, а время было - разгар холодной войны, ещё жив был Иосиф Виссарионович Сталин, а через наш ледовый аэродром на Колыме всё время «шастали» самолёты знаменитого «Дальстроя» - Восточной столицы Гулага. Ситуация создавалась тревожная.

Прилетели два самолета: истребитель и штурмовик (благо лед на Колыме был толщиной более двух метров, а аэродром делали именно на льду). Меня поставили у теодолита, рядом офицер с серыми глазками, у него рация. Я называл азимуты, офицер передавал их летчикам. А в помещении полярной станции сидел знаменитый полярный летчик Илья Павлович Мазурук (во время войны он был руководителем операции по перелету американских самолетов через Аляску и, как говорится, держал руку на пульсе).

Ничего не обнаружилось, самолеты улетели. Через две недели Алексею Ивановичу пришла короткая радиограмма: «Это Венера» (телеграмму он мне почему-то не показал).

Кстати, прислал телеграмму Валентин Иванович Аккуратов - с того же 1949 года он был флаг-штурманом Полярной авиации. У нас он бывал в составе экипажа знаменитого полярного летчика Ивана Ивановича Черевичного, оба они с 1909 года рождения. Стало быть, им в 1949 году исполнилось по 40 лет. Черевичному в том же году было присвоено звание Героя СССР.

То, что я ошибся в своих наблюдениях – объяснимо: молодой, неопытный, неумелый и т. д., но даже опытные полярники (в том числе и начальник станции) не могли себе представить, что в яркий солнечный день можно увидеть на ослепительном голубом небе знаменитую планету. Только мне думается, что там был Юпитер, а Алексей Иванович в свойственной ему иронической манере «переделал» его на Венеру. Многое можно было бы повспоминать про жизнь на полярной станции в течение трех лет без отпусков и выходных и праздников (вахты!)… 

Депрессия

Каверзная штука эта депрессия – не хочется ничего делать, читать, ни о чем думать, чего-то ждать, на что-то надеяться…

Самая тяжелая, глухая депрессия появилась у меня позднее, когда умерла жена. Здесь всё понятно - потерять мать своих детей, самого близкого в жизни человека друга, помощника, напарника – это лишиться подпорки, и главное – навсегда. Впереди-то пустота. Тут понятно - есть весомая причина. А бывает и по-другому.

В том-то и дело, что иногда депрессия появляется вообще без видимой, явной причины. Помню, случилось это летом 1942  года, когда я работал овце-козьим пастухом на Калдае (мне шел тогда 11-й год).

Однажды  вечером, после того как пригнал своё стадо в деревню, мне так захотелось к маме (она лежала в больнице больная туберкулезом), что я пошел в ночь, лесной дорогой (12 километров), спотыкаясь о корни деревьев и дрожа от страха. Тогда, на одной лесной дороге, было приключенье со снеговой лопатой, но об этом уже было рассказано, а мы вернёмся на прежнее.

Другой памятный случай произошел со мной уже в зрелом возрасте (19 лет) в бытность мою аэрологом на полярной станции Кресты Колымские, расположенной на правом берегу реки Колымы в самом её устье перед впадением в Ледовитый океан (вернее, в Восточно-Сибирское море).

У меня был свободный от вахты день, и я с самого утра не знал, куда себя деть. И навалилась такая тоска! Как черная туча!  Прошел всего один год зимовки, а впереди ещё целых два таких же тоскливых и бесцветно-безнадежных! Написал бы «белому свету не рад», но в том-то и дело, что этого «белого-то света» не было, потому что была тогда у нас полярная ночь.

Как житель комнаты, свободный от вахты, я тогда был дежурным, в обязанности которого входило много дел: это и уборка в комнате, и расчистка крыльца от снега, и заготовка дров, и топка печки, и заготовка воды для чая и умывания. «Умирай, а рожь сей» - обязанности в коллективе – святое: никому нет дела до твоего настроения.

 Делать нечего - начал выполнять. И пока кидал снег, пилил, колол, разжигал  - всё и прошло. И стало казаться, что я много чего ещё могу «натворить». 

Но вот депрессия – совсем другое, она связана с угасанием жизненной силы (что это такое, я не знаю). Даже писать о ней не хочется.

Не осталось вокруг ни друзей, ни соратников. Знаменитый изобретатель парового двигателя шотландец Джеймс Уатт писал своему другу: «В долгой жизни много печали. Все уже ушли. Тех задушевных разговоров больше уж не с кем проводить. Не хочется ничего начинать. Зачем? Все равно не успею сделать».

Остается терпеть и выдумывать что-то такое, что не выводило бы на эту тропу. Отказаться от воспоминаний, от фотографий, от встреч? Восторгаться мудростью древних. Жить сегодняшним днём… Вспомним:  «Довлеет дневи злоба его» (Ев. от Матф. 6.34).

Краткость формы изумительна! А сколько смысла в ней! Например, в русском переводе Библии этот абзац звучит так: «Довольно для каждого дня своей заботы». Я изобрёл перевод этой лаконичной сентенции ещё более краткой фразой: «Каждодневносущее самодостаточно», несколько тяжеловесно, но зато короче уже невозможно.

Глубинный смысл этого изречения в том, что мы часто жертвуем интересами сегодняшнего дня ради завтрашнего, послезавтрашнего или вообще какого-то неясного «будущего». И так день за днем.

Друзья зимовщики

Трудно перечислить всех, но некоторые из них надолго запали в душу. И даже сейчас, когда прошло уже без малого шесть десятилетий c момента расставания по прибытии на материк, всё ещё переписываемся, встречаемся, вспоминаем.

Об одном из них я и расскажу здесь. Олег Николаевич Сапронов, радиотехник передающего центра. С самого начала он поразил меня тем, что знал наизусть почти всё «Слово о полку Игореве».

Мы жили в одной комнате, и иногда по вечерам он вставал на кровати, завернувшись в простыню как в тогу, в позе древнеримского оратора, и начинал:

«Не лепо ли ны бяшеть братие начати старыми словесы трудных повестий о полку Игореве Игоря Святославича?… Боян бо вещий, аще кому хотяше песнь творити…».

Именно так, слово в слово, упирая на круглый звук «о» в последних словах. Говорил он с большим воодушевлением, пользуясь тем, что мы почти ничего не знаем об этом «Слове».

Он упивался старославянской фразеологией. Он не читал. Он пел. Дело в том, что он сам сочинял стихи и вообще восторженно относился к поэзии.

Вспоминается еще мой товарищ по работе, старший аэролог-радиозондист Юра Ильин (мы все называли его Юрочка). Добродушнейший человек, всегда готовый прийти на помощь, без ворчанья и упрёков. Жаль, что он погиб нелепой смертью – утонул в Колыме при невыясненных обстоятельствах.

Душой нашего коллектива была Нина Федоровна Полысалова, она зимовала уже второй раз (первая ее зимовка проходила на полярной станции «Остров Врангеля» - с белыми медведями, их там очень много). После Крестов Нина Федоровна уехала в Ленинград, мы переписывались до конца её жизни. Недавно она перенесла тяжелый инсульт, после которого так и не оправилась.

И с Олегом мы регулярно вели переписку. Он ушел из жизни, успев познакомиться с черновыми набросками этих заметок.

Прекрасным человеком был начальник полярной станции Алексей Иванович Рагозин. Именно благодаря присущей ему дружеской ироничности, веселому характеру в коллективе сложились хорошие отношения между сотрудниками. Только после того как он уехал и на его смену пришел Николай Сергеевич Корпий, мы поняли, какого человека лишились. Исчезли шутки, иронические замечанья. Установилась сухая, деловая атмосфера с дистанцированием «начальник – подчиненный».

Летом к нам завозили продукты и оборудование на американских пароходах типа «Либерти». На них осуществлялись поставки в СССР материалов и вооружения по программе Лендлиза (США до сих пор предъявляют к нам претензии по поводу недоплаты за это). Как только пароход появлялся у нас не рейде, начинался круглосуточный «аврал». Период навигации в восточной части Ледовитого океана весьма краткосрочен, поэтому нужно в минимальные сроки взять «своё» и отпустить судно для доставки продуктов на следующие полярные станции и посёлки. Перегрузка происходила в два этапа: сначала загружались лихтеры (мелкосидящие баржи), грузы на них доставлялись судовыми кранами, а затем все сгружалось на берег по специальным сходням.

Самой «завидной» была работа на первом этапе, потому что она проходила в трюмах судна. А там чего только не было! Глубина трюма порядка 15-20 метров, и весь он забит до отказа различными ящиками, мешками, упаковками и т. д., а с них что-нибудь да сваливалось.

Работать приходилось и там, и там, менялись через сутки, так как перегрузка с лихтеров требовала большого напряжения сил. Мешки с мукой и пшеном весили 50-60 кг и особых усилий не вызывали, но вот сахарный песок и рисовая крупа уже заставляли покряхтеть как следует. Когда мне на плечи нагрузили мешок с солью, ноги у меня подкосились и, если бы не подстраховка, я бы рухнул. А они («нагружатели-то») смеются: «Ну что? Слаб в коленках, что ли?».

А еще сгружали 200-литровые бочки с бензином. Их катили по сходням, придерживая по сторонам. Я как-то сплоховал: не заметил вовремя боковую стойку сходней, и бочка прижала средний палец правой руки к ней. Мгновенно кожа на конце пальца лопнула с двух сторон, и в трещинах показалось что-то красное – жуткое впечатление. Трещины заросли, а шрамы на пальце остались до сих пор.

Лихтеры пригоняли с верховьев Колымы, и после разгрузки у нас они загружались продуктами для снабжения колымских поселков, тяготеющих к океанскому побережью. Верхнеколымские пункты снабжались уже с магаданской трассы. Так функционировал отлаженный десятилетиями «Северный завоз». С распадом СССР он стал работать с большими перебоями, полярные станции и поселки стали приходить в упадок. И даже погранзаставы в Заполярье начали хиреть. Я пишу эти строки 29 апреля 2010 года, и как раз сегодня наш премьер-министр Владимир Путин осматривает такую станцию и прямо в экран заявляет, что ситуацию надо исправлять. А на экране - занесенные снегом полуразвалившиеся хозяйственные постройки погранзаставы.

И вообще, сейчас снова поднимается вопрос о возрождении Заполярья, о том, что в его шельфе заключены несметные богатства. А Арктического училища уже нет. И нет его с того злосчастного 1991 года, года ельцинско-гайдаровских преобразований.

Из последующих событий запомнилось празднование моего двадцатилетия. Это был «мальчишник» в самом хорошем смысле слова. На нём-то Борис и подарил мне ту самую брошюру Дзердзеевского и сделал на ней следующую пророческую надпись:

  

 «Деятелю науки страждующему по технике Евгению от Бориса и Юрия в день двадцатилетия. 7.08.51. п/с Кресты Колымские»

 

Дело в том, что, как  уже говорилось раньше, я учился во Всесоюзном заочном машиностроительном институте, выполнял контрольные работы, мне присылали их оценки (некоторые даже со специальной одобрительной подписью). Конечно, все об этом знали и относились к «страждующему по технике» с вполне понятной иронией, потому что прошло уж два года учебы, а я все ещё выполнял контрольные работы за первый курс (особенно по высшей математике). А пророческие эти слова потому, что в настоящее время именуюсь «Заслуженный деятель НАУКИ, доктор ТЕХНИЧЕСКИХ наук».

Прошло  60 лет, а я всё ещё храню эту брошюрку и благодарю Бориса за неё. А учился он в ЛАУ лучше меня. К сожалению, не знаю его дальнейшей судьбы.

Гибель Ивана Болотова

С Иваном Болотовым мы продолжали переписываться и на полярной станции. Оказалось, что он после первой зимовки на станции «Остров Четырёхстолбовой» поехал (после отпуска) и на вторую, которая была расположена недалеко от нас в Усть-Янске, и мы даже планировали встречу. Но все вышло иначе.

Поздней осенью 51-го года нам сообщили, что Иван пошел пешком через тундру (не к нам, а в какой-то поселок за продуктами) и пропал. Только весной его нашли замерзшим на берегу реки (нашли по следам песцов вокруг трупа). К нам его доставили на самолете, и мы его похоронили, закопав с большим трудом в вечную мерзлоту чукотской земли. Напились после этого «до чертиков», тем более что пили-то разбавленный спирт и закусывали «строганиной», сделанной  из нельмы.

Полярное сияние

Повествование подходит к концу, но без описания впечатлений от полярного сияния оно было бы не полным (полным-то его вообще никогда не сделать, по ночам до сих пор снятся давно забытые эпизоды).

Полярная ночь на той широте продолжается около двух месяцев. В лунные ночи иногда даже удавалось читать газету. А вот в темные, безлунные дни (или ночи) – разницы-то не было – развлекало полярное сияние. Оно возникало неожиданно и принимало самые невероятные формы, от лицезрения которых захватывало дух.

То это лучи в форме колеблющегося занавеса во всё небо, то какие-то перемещающиеся лучи, исходящие откуда-то из-за горизонта, то радужная яркая полоса, извивающаяся как змея от горизонта до горизонта. И всё происходит в абсолютной тишине, где-то там, в невидимых тёмных небесах.

   

Обратная дорога. На материк!

        

Анатолий Карпович Жгун. Так звали полярного летчика, летавшего в пятидесятые годы прошлого века вдоль побережья Северного ледовитого океана от Архангельска до Анадыря.

Именно на его самолете ИЛ-14 нам с Олегом довелось возвращаться с долгой трёхлетней зимовки с полярной станции Кресты Колымские в 1952 году.

И на карте СССР, и на карте России этот маршрут одинаковый  - ничего не изменилось. Только количество селитебных территорий резко уменьшилось. Сейчас в Российской Федерации 66 % территории покрыто вечной мерзлотой. Но это к теме не имеет никакого отношения. Хотя, конечно, как-то обидно: ну почему наш народ задвинули на «неудоби», на вечную мерзлоту.

Но вернёмся к прежнему. Летим мы, летим, заправляемся по дороге бензином (Чекурдах, Тикси, Игарка, Дудинка, Амдерма) и дальше летим. Несколько суток летим. Экипаж все тот же, пассажиры всё те же, а внизу под крылом самолета -  всё тундра да тундра. Скучно. 

Мы знали, что командир экипажа Жгун, знали его в лицо, здоровались с ним и т.д. Короче говоря, общались. И вот, где-то на полпути между Чекурдахом и Тикси (а может быть, между Тикси и Игаркой), не важно, идет этот самый Жгун по самолету  в одну сторону, потом обратно. Прогуливается. И вдруг садится рядом со мной. Разница в возрасте и положении громадная (по возрасту он старше более чем вдвое, а по положению я вообще «мелкая букашка» - много разбросано нашего брата по побережью на полярных станциях).

Спрашивает, куда, откуда, чем буду заниматься, кто ждет «на материке», кто родители и т.п. Отвечаю подробно: родители умерли во время войны от туберкулеза, еду поступать учиться в МВТУ, жить буду в общежитии.

Все это вызвало у него живой интерес. Знаю ли я, что Бауманский институт - тяжелейший вуз, знаю ли я, что с тройками стипендию не дают, а мои «полярные накопления» растают, как весенний снег. Отвечаю все подробно.

Очень уважаемый человек среди полярников был этот Жгун – возил почту, а в ростепель сбрасывал её в мешках налету, и задолго до его подлета по полярной станции уже шел слух – «Жгун летит». В общем – легендарная личность. И вот – он рядом сидит и даже интересуется мной.

Я подробно рассказал, как был пастухом, как смотрел на машины (автомобили) и мечтал быть шофером, а теперь вот захотел научиться строить их, поступить на такую специальность в МВТУ. О тройках я не мечтаю, а мечтаю о другом.

Дело в том, что в МВТУ 100 Сталинских повышенных стипендий, а поскольку я окончил Ленинградское арктическое училище с отличием, значит, я могу и МВТУ так же окончить. Покачал головой Анатолий Карпович, молча поднялся и ушел.

А я подумал, что он принял меня за хвастуна и трепача. Стал переживать, ругать себя за хвастовство и вообще упал духом. Но вот появляется Анатолий Карпович, снова подсаживается и подает свою фотографию: «Я верю, что у тебя все получится. Только не отступайся и старайся добиваться своей цели. Желаю удачи».

Не знаю, как бы сложилась моя судьба, не будь этой мимолетной встречи на самолете, летевшем вдоль Российского побережья Ледовитого океана по направлению с востока на запад. Но я иногда вынимал эту фотографию и в минуты неудач, неверия в себя находил в ней поддержку.

По-видимому, этот человек уже ушел из жизни. Ведь с той памятной встречи прошло уже почти шесть десятков лет. Но смотрю я на эту фотографию, гляжу ему в глаза – и сердце мое наполняется гордостью за то, что этот человек напутствовал меня в незнаемое грядущее, поверил мне.

Сейчас я доктор наук, профессор, заслуженный деятель науки,  академик Российской Академии транспорта. И мне хочется сказать ему: «Анатолий Карпович, я не трепач. Я очень старался».

И ещё одна встреча того периода запала в памяти.

Евгений  Иванович Толстиков (1913-1987)

В июле 1952 года он был начальником Управления полярных станций Главсевморпути. Его подпись потребовалась на рапорте об увольнении из системы УПС. Пошел к нему.

- Почему Вы  увольняетесь?

- Поступаю в МВТУ.

- Но есть Высшее Арктическое морское училище.

- Я знаю ВАМУ, но мне хочется в МВТУ на «Автомобили».

- А если я предложу Вам очень интересную зимовку всего на один год. Возможно, я тоже там буду.

- Нет, я хочу сделать так, как я решил. И если окажется, что  это неправильное решение, то винить в этом буду только самого себя.

Он подписал рапорт, встал из-за стола, пожал руку и добавил, что если я передумаю, то ещё не поздно будет вернуться к этому разговору. Через некоторое время (в 1954 г.) в газетах появилось сообщение о дрейфующей полярной станции «Северный Полюс-3», её начальником был назначен Евгений Иванович Толстиков, за эту зимовку ему было присвоено звание Героя Советского Союза. Впоследствии он возглавлял антарктические экспедиции.